1) закидали или не закидали трупами?
2) пили бы баварское или не пили?
3) дети в военной форме - это мило и патриотично или кринж и ахуй?
Этот текст - про последний пункт. Как-то раз я шёл домой, почитывал твиттер, и рассказ как-то написался в голове сам собой. Ничего поделать тут не могу, придётся облекать в буквы и выкладывать.
► Показать
Звезда Прокла
День Победы отгремел и кончился.
Стемнело. В прохладном воздухе густо пахло весной и жизнью. Ветер колыхал алые, с золотом, полотнища, развешанные вдоль дороги. На части полотнищ были выведены две крупные цифры – семьдесят шесть, - другие носили имена полков и дивизий. Они громко хлопали на ветру, как огромные алые птицы, и это хлопанье смешивалось с шелестом лип, вот-вот собиравшихся зацвести.
По узкой аллее, под липами, шли двое. Сухощавый старик в тёмно-синем кителе, от шеи до пояса увешанном орденами, и мальчик лет восьми в белом свитере с рыжеволосым героем какого-то нового фильма-комикса. На груди у мальчика тускло поблескивала в свете фонарей золотая звезда Героя Советского Союза.
Навстречу им шла другая пара. Интеллигентный мужчина средних лет в клетчатом пиджаке и узких очках вёл за руку другого мальчика, почти ровесника первого, одетого в форму красноармейца, с пластмассовым автоматиком наперевес.
Пары поравнялись у детской площадки, в круге от фонаря. Над их головами ветер игрался с алым полотнищем.
- С праздником вас, - произнёс мужчина, приветливо улыбнувшись, а затем легонько дёрнул своего юного спутника за руку. – Коля, что надо сказать?
- С Днём Победы, дедушка! – торжественно произнёс «красноармеец».
- И вас с праздником, - почти одновременно ответили дед и мальчик с киногероем.
- Закурить не найдётся? – осведомился мужчина, и его улыбка сделалась слегка виноватой.
- Отчего ж нет, - старик порылся в карманах, вытащил из-за пазухи портсигар и протянул собеседнику сигарету. Тот закурил – против его ожидания, это оказался хороший «Бонд», а не какой-нибудь «Беломорканал».
Старик закурил следом. Какое-то время они стояли молча. Их дети с любопытством разглядывали друг друга, не решаясь вступить в диалог без разрешения взрослых.
- Вы знаете, - проворчал наконец старик, - я совершенно вот этого вот не понимаю.
- Чего, простите? – клетчатый приподнял брови, продолжая радушно улыбаться.
- Чего-чего… Вы зачем ребятёнка в форму одели?
Клетчатый перестал улыбаться.
- А в чём дело? Что такое?
- Я сегодня парад по телевизору смотрел, - продолжил старик, не спеша затягиваясь. – Весь город в них, в этих маленьких солдатиках. На целую Красную армию хватит. Только не рабоче-крестьянскую, а дошкольно-первоклашечную. Нехорошо это. Не должно быть нигде таких армий. Особенно у нас.
Губы собеседника сжались в тонкую линию.
- Коля, иди, поиграй с мальчиком. Вон там, на площадке, чтоб я видел. Через пять минут пойдём. Мне с дедушкой надо поговорить.
- Иди, Прокл, - старик легонько подтолкнул своего спутника. – Поиграйте, но Колю не обижай.
- Хорошо, Иван Фёдорович, - серьёзно ответил Прокл, и они с Колей ушли.
- Прокл? Странное имя, - улыбнулся клетчатый.
- А сейчас как раз мода пошла, - хмыкнул старик. – У вашего-то, небось, в школе два-три Луки, а то и целый Пантелеимон.
Дождавшись, пока мальчишки отойдут, старик серьёзно посмотрел на клетчатого:
- Что вы хотели мне сказать?
- Я хотел вам сказать, - ответил тот, - что детям нужно рассказывать о войне. Что мы должны приобщать их к нашей общей истории, передавать им нашу национальную память.
- Через этот вот маскарад?
- Это не маскарад. У меня у самого дед на фронте погиб. А он носил точно такую же форму…
- Как сказали бы учёные, между тем, что ваш дед носил форму, и тем, что он погиб, есть прямая корреляция…
- Не перебивайте, пожалуйста. Надев эту форму раз в году, Коля вспомнит о том, что у него был прадед и что прадед этот совершил великий подвиг. Как, к слову сказать, и вы. Он будет знать, что существуют героизм и мужество. Чем же это плохо?
Старик задумался.
- Не совершал я никакого подвига. И никакого героизма и мужества ТАМ нет. Или, может, есть, но другие. Не такие, как вы видели в кино, молодой человек. Не такие, как Коля видит в своих стрелялках. Рейхстаг… Песни под гармонь… Смуглянки-молдаванки… А про грязь и вшей ему не хотите рассказать? Про дерьмо? Про убитых фашистов? Ваш дед успел вам рассказать, что чувствовал, когда впервые убил фашиста?
Клетчатый покачал головой.
- Я понимаю вас, Иван Фёдорович. Понимаю, через что вам пришлось пройти. Вы видели жуткие вещи. Вы ДЕЛАЛИ жуткие вещи. Как и мой дед. Как и все там…
- Не все. Мы-то были людьми, пусть и озверевшими. Кому-то удалось не озвереть, боги уберегли. А фашисты были изначально звери. Чудовища. Хотя тоже, конечно, не все... Меня, кстати, можно просто деда Ваня.
- Вот я и говорю, деда Ваня! – клетчатый значительно поднял палец вверх. – Немцы были чудовищами, а вы – победителями чудовищ. Как… древние богатыри! Вы думаете, мы не знаем ни про грязь, ни про дерьмо? Знаем, да ещё как! И наши дети это узнают в своё время, когда подрастут. А пока они маленькие, им нужны герои. Простой и понятный образец для подражания. Нравственный ориентир, которому им предстоит следовать потом всю жизнь. Воины света, побеждающие воинов тьмы. Жизнь, поправшая смерть.
- Выходит, про это теперь и праздник? – хмыкнул деда Ваня, пуская дымное колечко к фонарю. – Про свет и тьму? Про героев и чудищ? Про богатырей? Не про нас, выходит, простых пацанят с Рязанской губернии? Без меня меня героизировали?
- Прошу простить меня за цинизм, - помявшись, сказал клетчатый, - но вы уйдёте, а дети останутся. И День Победы останется. Наполненный новыми, вечными смыслами. Это неостановимый ход истории, хотим мы с вами этого или нет.
- Может, вы и правы, молодой человек, - вздохнул деда Ваня. – История, мать её… Наверное, и впрямь вреда от этого никому и нет. Вот только я, когда воевал, а потом в землянку свою возвращался, стягивал такую ж точно вот, мать её, форму, и мечтал, что ни дети мои, ни внуки никогда в жизни её не наденут.
- Вы говорите так, будто мы собираемся прямо сейчас послать их на войну.
- Когда-нибудь сами пойдут. С охоткой, вспомнив эти весёлые маскарады. Если вы им перед тем про грязь не расскажете. Про дерьмо. Про вшей. Про то, что перед любым рейхстагом и парадом – океаны крови, километры боли и непереносимый страх. Про то, что средняя продолжительность жизни солдата на передовой – пятнадцать минут. Что через пару месяцев ты приучаешься этого всего не чувствовать. Становишься как бы роботом, а это почти как смерть, только на время. Пока не победишь. Вы расскажите ему, - старик взял клетчатого за руку. – Обещайте, что расскажете. И пусть носит тогда, что хочет.
- Обещаю, - кивнул тот, сжав руку деда Вани. – Вот только… Вы своему внуку это всё рассказали, прежде чем звезду Героя на него надеть?
- Ну, во-первых, он мне не внук, - лукаво улыбнулся деда Ваня.
И тут со стороны детской площадки послышался крик.
- Иван Фёдорович! Иван Фёдорович!
Маленький Прокл, запыхавшись, подбежал к фонарю.
- Иван Петрович! Там… Коле плохо!..
- Коля!!! – бросив бычок, клетчатый побежал к площадке. А деда Ваня и Прокл побежали в другую сторону, по аллее. Легко, точно их нёс ветер.
Остановились они через три квартала, среди тёмных каменных домов, помнивших все войны последних двух столетий.
- Прокл Евграфович, - укоризненно протянул старик. – Вы опять?
- Я немножко. Он проснётся и даже ничего не заметит. Идём.
Они вошли в подъезд. Пахло сыростью и хлоркой. Поднялись по лестнице, зашли в квартиру.
- Снимай, - бросил мальчик.
Деда Ваня, вздохнув, принялся отстёгивать ордена со своего кителя. Один за другим. А Прокл, открыв шкаф, достал оттуда форму красноармейца. Почти такую же, какая была на Коле, только старую, выцветшую, с несколькими пулевыми отверстиями. Не глядя на старика, принялся переодеваться, а затем пристёгивать себе на грудь ордена. Последней – звезду Героя.
- Прокл Евграфович…
- Сядь.
Старик сел на стул в уголке. Прокл, встав на табуреточку, достал из серванта графин и две рюмки. Сев за стол, разлил водку и подвинул одну из рюмок Ивану.
- Ты неправ.
- Поясните? – Деда Ваня подвинул стул ближе.
- Ты забываешь, что они смертны. Что их жизнь хрупка и быстротечна. Возможно, потому, что тебя обратили слишком поздно. А я каждый день, на протяжении восьмидесяти лет, вижу в зеркале подтверждение этой неизъяснимой умом пропасти, что разделяет наши миры. Выпьем, Иван. За нас и нашу природу.
Он поднял рюмку. Чокнувшись, они выпили.
- На кой чёрт ты раз за разом ввязываешься в этот идиотский спор? Разве не видишь, что вы никогда друг друга не поймёте?
- Но… так действительно нельзя…
- Посмотри на меня.
- Прокл Евгра…
- ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, ЩЕНОК! – рот мальчика превратился в жуткую акулью пасть, а глаза вспыхнули огнём цвета алого полотнища. Под ударом его кулака стол жалобно треснул, только чудом посуда на нём устояла.
- Я, возможно, единственный из… тех, кто так выглядит… кто достоин носить эту форму. Я заслужил её. Потом, кровью и огнём. Я выгрыз сердце Гидеона фон Листа под Сталинградом. Сам верховный главнокомандующий отметил меня звездой Героя. А теперь и форму, и звезду можно купить на каждом углу, в неё наряжают детей и собак. Думаешь, я в восторге?!
- Да, да! – затараторил Иван. – Вы совершенно пра..!
- А ты – неправ.
- Но почему? Почему же?!
- Потому, что они хотят быть бессмертными, глупое ты дитя. Хотят быть, как мы. Но они не могут обессмертить себя лично, поэтому придумывают бессмертные праздники. Как, например, День Победы. И тот тип всё верно сказал, как ни кривись, – старики уходят, дети приходят, а бессмертный праздник остаётся. Через него обеспечивается связь поколений. Что чувствует тот клетчатый, наряжая своё дитя в мою форму? Что дух его героического предка, воина света и борца с тьмой, смотрит на него глазами потомка. Что потомок на час-другой стал сопричастен этой славе и этому свету. Стал чуточку сильнее, храбрее, добрее и лучше. Это простейшая бытовая магия, дурачок. В интуитивном представлении тех, кому недоступна истинная магия, разумеется.
- Там, где вы видите свет, - произнёс Иван, опустив голову, - я вижу тьму. Вижу, как они вырастают и идут на убой. Строем. В этих карнавальных костюмчиках.
- Тьмы не существует. Тьма – это просто отсутствие света. Карнавальный костюм его не затушит, а свитер с птичкой – не разожжёт. Возможно, новую войну развяжет Коля. Или, напротив, кто-то из тех, кого родители никогда не водили на детсадовские парады и не давали в руки даже деревянного меча. Придя во власть, он будет пытаться осуществить свои людские хотелки, даже если ради этого придётся убить миллионы и миллиарды. А что до остальных, их никто не спросит, хотят ли они идти на убой, в восторге ли они от своих героических предков и от своей славной истории. Пусть побудут в восторге хотя бы сейчас.
- Он… Тот человек пообещал мне, что расскажет Коле про грязь. Про зло… Про ужасы войны…
- Вот и молодец. Но пусть лучше расскажет сперва про мир. Про свет. Про чистое небо над головой. Про солнце, которого мы с тобой никогда больше не увидим. Про ту чудесную липовую аллею, хоть и немного подпорченную электрическими фонарями. Про то, что мы с тобой защищали для них. Про то, что их новомодный лозунг «Можем повторить» подразумевает «но никогда не хотим повторять». Хотя про это уже кто только ни говорил и ни писал. Как и про грязь. Не поймут – сами виноваты.
- Да… Жаль, я не сказал ему об этом.
- Я сказал об этом Коле. Это-то уж он запомнит, когда проснётся.
- Никогда вас не понимал, Прокл Евграфивич, - фыркнул Иван, тоскливо поглядывая на пустые рюмки. – Мы ведь с вами в первую очередь вампиры, а уже потом – русские или советские. А вы носитесь с этой победой, будто для вас она важна.
Прокл усмехнулся.
- Я же говорю, что ты дурачок. Это во вторую очередь я вампир. А в первую очередь – советский вампир. Зубами вырвавший сердце из груди немецкого вампира, что без спросу вторгся на мою землю и чинил неудобства моей пище.
Он разлил водку.
- За мир, Иван Фёдорович. За победу, и чтоб не повторять.
- За мир, победу, и чтоб не повторять, Прокл Евграфович.
Они выпили.
Часы на стене пробили полночь.
День Победы отгремел и кончился.
Стемнело. В прохладном воздухе густо пахло весной и жизнью. Ветер колыхал алые, с золотом, полотнища, развешанные вдоль дороги. На части полотнищ были выведены две крупные цифры – семьдесят шесть, - другие носили имена полков и дивизий. Они громко хлопали на ветру, как огромные алые птицы, и это хлопанье смешивалось с шелестом лип, вот-вот собиравшихся зацвести.
По узкой аллее, под липами, шли двое. Сухощавый старик в тёмно-синем кителе, от шеи до пояса увешанном орденами, и мальчик лет восьми в белом свитере с рыжеволосым героем какого-то нового фильма-комикса. На груди у мальчика тускло поблескивала в свете фонарей золотая звезда Героя Советского Союза.
Навстречу им шла другая пара. Интеллигентный мужчина средних лет в клетчатом пиджаке и узких очках вёл за руку другого мальчика, почти ровесника первого, одетого в форму красноармейца, с пластмассовым автоматиком наперевес.
Пары поравнялись у детской площадки, в круге от фонаря. Над их головами ветер игрался с алым полотнищем.
- С праздником вас, - произнёс мужчина, приветливо улыбнувшись, а затем легонько дёрнул своего юного спутника за руку. – Коля, что надо сказать?
- С Днём Победы, дедушка! – торжественно произнёс «красноармеец».
- И вас с праздником, - почти одновременно ответили дед и мальчик с киногероем.
- Закурить не найдётся? – осведомился мужчина, и его улыбка сделалась слегка виноватой.
- Отчего ж нет, - старик порылся в карманах, вытащил из-за пазухи портсигар и протянул собеседнику сигарету. Тот закурил – против его ожидания, это оказался хороший «Бонд», а не какой-нибудь «Беломорканал».
Старик закурил следом. Какое-то время они стояли молча. Их дети с любопытством разглядывали друг друга, не решаясь вступить в диалог без разрешения взрослых.
- Вы знаете, - проворчал наконец старик, - я совершенно вот этого вот не понимаю.
- Чего, простите? – клетчатый приподнял брови, продолжая радушно улыбаться.
- Чего-чего… Вы зачем ребятёнка в форму одели?
Клетчатый перестал улыбаться.
- А в чём дело? Что такое?
- Я сегодня парад по телевизору смотрел, - продолжил старик, не спеша затягиваясь. – Весь город в них, в этих маленьких солдатиках. На целую Красную армию хватит. Только не рабоче-крестьянскую, а дошкольно-первоклашечную. Нехорошо это. Не должно быть нигде таких армий. Особенно у нас.
Губы собеседника сжались в тонкую линию.
- Коля, иди, поиграй с мальчиком. Вон там, на площадке, чтоб я видел. Через пять минут пойдём. Мне с дедушкой надо поговорить.
- Иди, Прокл, - старик легонько подтолкнул своего спутника. – Поиграйте, но Колю не обижай.
- Хорошо, Иван Фёдорович, - серьёзно ответил Прокл, и они с Колей ушли.
- Прокл? Странное имя, - улыбнулся клетчатый.
- А сейчас как раз мода пошла, - хмыкнул старик. – У вашего-то, небось, в школе два-три Луки, а то и целый Пантелеимон.
Дождавшись, пока мальчишки отойдут, старик серьёзно посмотрел на клетчатого:
- Что вы хотели мне сказать?
- Я хотел вам сказать, - ответил тот, - что детям нужно рассказывать о войне. Что мы должны приобщать их к нашей общей истории, передавать им нашу национальную память.
- Через этот вот маскарад?
- Это не маскарад. У меня у самого дед на фронте погиб. А он носил точно такую же форму…
- Как сказали бы учёные, между тем, что ваш дед носил форму, и тем, что он погиб, есть прямая корреляция…
- Не перебивайте, пожалуйста. Надев эту форму раз в году, Коля вспомнит о том, что у него был прадед и что прадед этот совершил великий подвиг. Как, к слову сказать, и вы. Он будет знать, что существуют героизм и мужество. Чем же это плохо?
Старик задумался.
- Не совершал я никакого подвига. И никакого героизма и мужества ТАМ нет. Или, может, есть, но другие. Не такие, как вы видели в кино, молодой человек. Не такие, как Коля видит в своих стрелялках. Рейхстаг… Песни под гармонь… Смуглянки-молдаванки… А про грязь и вшей ему не хотите рассказать? Про дерьмо? Про убитых фашистов? Ваш дед успел вам рассказать, что чувствовал, когда впервые убил фашиста?
Клетчатый покачал головой.
- Я понимаю вас, Иван Фёдорович. Понимаю, через что вам пришлось пройти. Вы видели жуткие вещи. Вы ДЕЛАЛИ жуткие вещи. Как и мой дед. Как и все там…
- Не все. Мы-то были людьми, пусть и озверевшими. Кому-то удалось не озвереть, боги уберегли. А фашисты были изначально звери. Чудовища. Хотя тоже, конечно, не все... Меня, кстати, можно просто деда Ваня.
- Вот я и говорю, деда Ваня! – клетчатый значительно поднял палец вверх. – Немцы были чудовищами, а вы – победителями чудовищ. Как… древние богатыри! Вы думаете, мы не знаем ни про грязь, ни про дерьмо? Знаем, да ещё как! И наши дети это узнают в своё время, когда подрастут. А пока они маленькие, им нужны герои. Простой и понятный образец для подражания. Нравственный ориентир, которому им предстоит следовать потом всю жизнь. Воины света, побеждающие воинов тьмы. Жизнь, поправшая смерть.
- Выходит, про это теперь и праздник? – хмыкнул деда Ваня, пуская дымное колечко к фонарю. – Про свет и тьму? Про героев и чудищ? Про богатырей? Не про нас, выходит, простых пацанят с Рязанской губернии? Без меня меня героизировали?
- Прошу простить меня за цинизм, - помявшись, сказал клетчатый, - но вы уйдёте, а дети останутся. И День Победы останется. Наполненный новыми, вечными смыслами. Это неостановимый ход истории, хотим мы с вами этого или нет.
- Может, вы и правы, молодой человек, - вздохнул деда Ваня. – История, мать её… Наверное, и впрямь вреда от этого никому и нет. Вот только я, когда воевал, а потом в землянку свою возвращался, стягивал такую ж точно вот, мать её, форму, и мечтал, что ни дети мои, ни внуки никогда в жизни её не наденут.
- Вы говорите так, будто мы собираемся прямо сейчас послать их на войну.
- Когда-нибудь сами пойдут. С охоткой, вспомнив эти весёлые маскарады. Если вы им перед тем про грязь не расскажете. Про дерьмо. Про вшей. Про то, что перед любым рейхстагом и парадом – океаны крови, километры боли и непереносимый страх. Про то, что средняя продолжительность жизни солдата на передовой – пятнадцать минут. Что через пару месяцев ты приучаешься этого всего не чувствовать. Становишься как бы роботом, а это почти как смерть, только на время. Пока не победишь. Вы расскажите ему, - старик взял клетчатого за руку. – Обещайте, что расскажете. И пусть носит тогда, что хочет.
- Обещаю, - кивнул тот, сжав руку деда Вани. – Вот только… Вы своему внуку это всё рассказали, прежде чем звезду Героя на него надеть?
- Ну, во-первых, он мне не внук, - лукаво улыбнулся деда Ваня.
И тут со стороны детской площадки послышался крик.
- Иван Фёдорович! Иван Фёдорович!
Маленький Прокл, запыхавшись, подбежал к фонарю.
- Иван Петрович! Там… Коле плохо!..
- Коля!!! – бросив бычок, клетчатый побежал к площадке. А деда Ваня и Прокл побежали в другую сторону, по аллее. Легко, точно их нёс ветер.
Остановились они через три квартала, среди тёмных каменных домов, помнивших все войны последних двух столетий.
- Прокл Евграфович, - укоризненно протянул старик. – Вы опять?
- Я немножко. Он проснётся и даже ничего не заметит. Идём.
Они вошли в подъезд. Пахло сыростью и хлоркой. Поднялись по лестнице, зашли в квартиру.
- Снимай, - бросил мальчик.
Деда Ваня, вздохнув, принялся отстёгивать ордена со своего кителя. Один за другим. А Прокл, открыв шкаф, достал оттуда форму красноармейца. Почти такую же, какая была на Коле, только старую, выцветшую, с несколькими пулевыми отверстиями. Не глядя на старика, принялся переодеваться, а затем пристёгивать себе на грудь ордена. Последней – звезду Героя.
- Прокл Евграфович…
- Сядь.
Старик сел на стул в уголке. Прокл, встав на табуреточку, достал из серванта графин и две рюмки. Сев за стол, разлил водку и подвинул одну из рюмок Ивану.
- Ты неправ.
- Поясните? – Деда Ваня подвинул стул ближе.
- Ты забываешь, что они смертны. Что их жизнь хрупка и быстротечна. Возможно, потому, что тебя обратили слишком поздно. А я каждый день, на протяжении восьмидесяти лет, вижу в зеркале подтверждение этой неизъяснимой умом пропасти, что разделяет наши миры. Выпьем, Иван. За нас и нашу природу.
Он поднял рюмку. Чокнувшись, они выпили.
- На кой чёрт ты раз за разом ввязываешься в этот идиотский спор? Разве не видишь, что вы никогда друг друга не поймёте?
- Но… так действительно нельзя…
- Посмотри на меня.
- Прокл Евгра…
- ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, ЩЕНОК! – рот мальчика превратился в жуткую акулью пасть, а глаза вспыхнули огнём цвета алого полотнища. Под ударом его кулака стол жалобно треснул, только чудом посуда на нём устояла.
- Я, возможно, единственный из… тех, кто так выглядит… кто достоин носить эту форму. Я заслужил её. Потом, кровью и огнём. Я выгрыз сердце Гидеона фон Листа под Сталинградом. Сам верховный главнокомандующий отметил меня звездой Героя. А теперь и форму, и звезду можно купить на каждом углу, в неё наряжают детей и собак. Думаешь, я в восторге?!
- Да, да! – затараторил Иван. – Вы совершенно пра..!
- А ты – неправ.
- Но почему? Почему же?!
- Потому, что они хотят быть бессмертными, глупое ты дитя. Хотят быть, как мы. Но они не могут обессмертить себя лично, поэтому придумывают бессмертные праздники. Как, например, День Победы. И тот тип всё верно сказал, как ни кривись, – старики уходят, дети приходят, а бессмертный праздник остаётся. Через него обеспечивается связь поколений. Что чувствует тот клетчатый, наряжая своё дитя в мою форму? Что дух его героического предка, воина света и борца с тьмой, смотрит на него глазами потомка. Что потомок на час-другой стал сопричастен этой славе и этому свету. Стал чуточку сильнее, храбрее, добрее и лучше. Это простейшая бытовая магия, дурачок. В интуитивном представлении тех, кому недоступна истинная магия, разумеется.
- Там, где вы видите свет, - произнёс Иван, опустив голову, - я вижу тьму. Вижу, как они вырастают и идут на убой. Строем. В этих карнавальных костюмчиках.
- Тьмы не существует. Тьма – это просто отсутствие света. Карнавальный костюм его не затушит, а свитер с птичкой – не разожжёт. Возможно, новую войну развяжет Коля. Или, напротив, кто-то из тех, кого родители никогда не водили на детсадовские парады и не давали в руки даже деревянного меча. Придя во власть, он будет пытаться осуществить свои людские хотелки, даже если ради этого придётся убить миллионы и миллиарды. А что до остальных, их никто не спросит, хотят ли они идти на убой, в восторге ли они от своих героических предков и от своей славной истории. Пусть побудут в восторге хотя бы сейчас.
- Он… Тот человек пообещал мне, что расскажет Коле про грязь. Про зло… Про ужасы войны…
- Вот и молодец. Но пусть лучше расскажет сперва про мир. Про свет. Про чистое небо над головой. Про солнце, которого мы с тобой никогда больше не увидим. Про ту чудесную липовую аллею, хоть и немного подпорченную электрическими фонарями. Про то, что мы с тобой защищали для них. Про то, что их новомодный лозунг «Можем повторить» подразумевает «но никогда не хотим повторять». Хотя про это уже кто только ни говорил и ни писал. Как и про грязь. Не поймут – сами виноваты.
- Да… Жаль, я не сказал ему об этом.
- Я сказал об этом Коле. Это-то уж он запомнит, когда проснётся.
- Никогда вас не понимал, Прокл Евграфивич, - фыркнул Иван, тоскливо поглядывая на пустые рюмки. – Мы ведь с вами в первую очередь вампиры, а уже потом – русские или советские. А вы носитесь с этой победой, будто для вас она важна.
Прокл усмехнулся.
- Я же говорю, что ты дурачок. Это во вторую очередь я вампир. А в первую очередь – советский вампир. Зубами вырвавший сердце из груди немецкого вампира, что без спросу вторгся на мою землю и чинил неудобства моей пище.
Он разлил водку.
- За мир, Иван Фёдорович. За победу, и чтоб не повторять.
- За мир, победу, и чтоб не повторять, Прокл Евграфович.
Они выпили.
Часы на стене пробили полночь.
День Победы отгремел и кончился.
